Те дамы... И Державин

На прошлой неделе была в усадьбе Гаврилы Романовича, того самого – "Старик Державин нас заметил". 

Мне интересно стало, что за семейка Державиных тут жила. Итого, Державин женился на девах сильно моложе себя (как впрочем многие в то время) и детей не имел. Первая была чисто голубка и красава. На второй он женился через полгода, как умерла молодая, любимая и горячо оплакиваемая супруга. Ниже будет про вторую даму смешно, из Русский вестник, ТОМ ДВЕСТИ ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ...

И конечно, приятно, как дамы сидели в бильярдной с окнами на двухсветный зал, и слушали, что рассказывают внизу, в большой зале. А также романы и побеги.

Державин был опекуном дочерей своего друга Львова, и как говорится в карточке на стене, " по разному сложились их судьбы". 

Так:

Елизавета Николаевна Львова р. 1788 ум. 1864

вышла замуж за

Фёдор Петрович Львов р. 1766 ум. 1836

На двоих у них было 26 детей... Или больше, совершенно запуталась. Табличка говорит, – "Эту большую и дружную семью хорошо знали в Петербурге".

Я почувствовала себя чайлд-фри... Что такое, каких-то шесть детей? Всё относительно....

Ещё, загадка для чего были два крыла здания к Фонтанке, если семья жила в центральном блоке. 

МИЛЕНА, ВТОРАЯ  ЖЕНА  ДЕРЖАВИНА.

РУССКИЙ ВЕСТНИК

ТОМ ДВЕСТИ ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ

.

(ГОД ИЗДАНИЯ СОРОК ВОСЬМОЙ).

----------

ФЕВРАЛЬ.

1903

С.-ПЕТЕРБУРГ.

****

Однажды она разговорилась с Екатериной Яковлевной о супружестве. „Державина сказала: „Ежели бы она, г-жа Дьякова, вышла за г. Дмитриева, который всякий день почти в доме Державина?" — „Нет, — отвечала девица, — найдите мне такого жениха, каков ваш Гаврил  Романович, то я пойду за него и надеюсь, что буду счастлива". Так передает сам Державин в своих Записках и прибавляет (он вел записки о себе в третьем лице):  „Державин, ходя близ их, слышал отзыв о нем девицы. который так в уме напечатлелся, что, когда он овдовел и промыслил искать себе другую супругу, она всегда воображению его встречалась. Когда же прошло б месяцев после покойной,  и девица Дьякова с сестрою своею, графинею Стейнбоковою, из Ревеля приехала, то он, по обыкновению, как знакомым дамам, сделал посещение.  Оне его весьма ласково приняли... Но поселившаяся в сердце искра любви стала разгораться,  и он не мог долее отлагать, чтобы не начать самым делом предпринятаго им намерения,  и на другой день, как у них был, послал записочку, в которой просил их к себе откушать и дать приказание повару, какия блюда они прикажут для себя изготовить.  Сим он дал разуметь, что делает хозяйкою одну из званых им прекрасных гостей, разумеется, девицу, к которой записка была написана. Она с улыбкой ответствовала, что обедать оне с сестрою будут, а какое кушанье приказать приготовить, — в его состоит воле. Итак, оне у него обедали; но о любви или, простее сказать,  о сватовстве никакой  речи не было. На другой день поутру, зайдя посетить их и нашед случай с невестой говорить, открылся ей в своем намерении, и как не было между ими никакой пылкой страсти, ибо жениху было  более 50, а невесте около 30 лет, то и соединение их долженствовало основываться более на дружбе и благопристойной жизни, нежели на нежном, страстном сопряжении. Вследствие чего она отвечала, что принимает за честь себе его намерение, но подумает, можно ли решиться в разсуждении прожитка; а он объявил ей свое состояние, обещав прислать приходныя и расходныя свои книги, из коих бы усмотрела она, может ли содержать дом сообразно с чином и летами. Книги у нея пробыли недели две, и она ничего не говорила. Наконец, сказала, что она согласна вступить с ним в супружество.

***

Перехожу теперь к подлинной записке этой самой Веры Николаевны, писанной ею в шестидесятилетнем возрасте, когда она трудилась над биографией своего мужа. Записка эта относится к быту Державиных и к главному лицу нашей статьи, Дарье Алексеевне.

„В сентябре месяце 1811 года продолжалась у дяди моего Гавриила Романовича Державина Беседа Русскаго Слова. На эти беседы собирались литераторы и почетные гости в большой зале. Она была в два света во всю длину, а одною боковою стороною в ширину примыкала к верхнему этажу, на котором и были жилыя комнаты. Из  одной комнаты верхняго этажа были проделаны окна в большую залу, и обыкновенно мы, как домашния, не сходили вниз в самую залу, а сидели у окон, как на хорах,  и слушали чтения и беседы литераторов, которых мы очень легко могли видеть и слышать. На одно из этих собраний приехал флигель-адъютант Воейков. Он прежде никогда к нам не ездил, не будучи знаком с Гавриилом Романовичем. Тут в первый раз увидел он меня, сидящую у окошка, и, как после сам мне говорил, так был поражен, что, выходя, при отъезде, спросил у швейцара: „Кто тут наверху у Дарьи Алексеевны, какия барыни и барышни?" Швейцар отвечал, что тут Неклюдовы, Арсеньевы, Бакунины и Волковы. Такое обилие имен смутило Воейкова. Как же  узнать, кто именно та,  которая сделала на него сильное впечатлиние? Приехавши домой, сел он работать, но видел безпрестанно перед собой рамку, в которой сидела молодая особа в белом платьице, с красной шалью  на плечах.  Он оставил работу  и пошел к хозяину того дома, в котором жил и который  был знаком с Державиными, стал разспрашивать, кто именно составляет семью Гавриила Романовича и кто могли быть наверху, во время беседы. Тот ему сказал, что из молодых девушек живут у него две его племянницы (старшая, Елисавета, была уже замужем), Вера и Прасковья Николаевны Львовы и еще  Вера  Петровна Лазарева, дочь его умершего друга. Несколько  времени спустя,  на бале  у графа Безбородко, который праздновал помолвку дочери  своей с князем Лобановым, я встретилась с Воейковым. Он узнал именно ту, которую видел  сидящею в окне во время беседы.

***

Первенство власти в этомъ доме перешло, со времени второго брака хозяина, решительно к новой хозяйке. Благодаря твердому характеру Дарьи Алексеевны, материальная сторона жизни Державина улучшилась. Дом у Измайловскаго моста изукрасился и увеличился. Над фасадом поместились статуи четырех богинь.  С обеих сторон воздвиглись каменныя пристройки; на дворе, по обоим краям возвысились колонны, за домом был разведен сад. Прямо с подъезда входили в аван-залу, и справа от нея находилась большая галлерея в два света, где происходили заседания шишковской Беседы. Еще далее был театр в два света. Во втором этаже были комнаты для приезжих, родных и друзей, и особая для доктора и особая для секретаря 1).

На деньги Дарьи Алексеевны была, вскоре  после ея замужества,  приобретена  Званка,  в  40 верстах  от  Новгорода, вниз по течению Волхова.  Берега Волхова от самаго Ильменя вообще низки и ровны; но здесь земля подымается довольно  длинным  холмом.  По  средине  его воздвиглась усадьба. Дом был обращен фасадом к реке,  балкон был на столбах с каменной от него лестницей, перед которой был фонтан; от реки по уступам был сделан 

Другая племянница Дарьи Алексеевны, дочь ея сестры Капнист, Софья Васильевна (в замужестве Скалон), разсказывает следующее:  „В 1813 году,  7-го июля мы неожиданно испытали такую радость, какая редко случается в жизни. В то время, когда мать моя отдыхала после обеда, пришли мне сказать, что какая-то бедная женщина желает ее видеть. Я поспешила передать это моей матери; она вышла к женщине и, посадив ее подле себя на диване, начала спрашивать, откуда она и что ей нужно. Та отвечала, что  она из Москвы, разоренной французами, всего лишилась и просит помощи... При этом она засмеялась. Мать моя, испугавшись и  полагая,  что  это  какая-нибудь  сумасшедшая,  поспешно встала и хотела уйти; но та, быстро сняв с головы капишон салопа, схватила ее  за руку и сказала:  „друг  мой, Сашенька! неужели ты меня не узнаешь?" Мать моя, узнав в ней сестру  свою, Дарью Алексеевну Державину, которую более двадцати лет не видала, до того обрадовалась, что сней сделалось дурно... Услышав, что и дядя наш, Гаврила Романович, тоже приехал и остановился на горе в экипаже с племянницей своей, Прасковьей Николаевной Львовой, мы все поспешили  на встречу  к  нему.  Как  описать  нашу общую радость?.. 

Из жерл чугунных гром

По праздникам ревет ("Жизнь званская"),

Сельская флотилия стояла у пристани. Просторная лодка с домиком называлась „Гавриилом", а ботик именовался "Тайкой", по имени любимой собачки хозяина. Все строения фабрика и водопровод были сооружены заботами Дарьи Алексеевны. Недоставало только церкви, и молиться ездили за 5 верст. По какому-то суеверию Дарья Алексеевна не решалась строить церковь, пока был жив муж ея. Но в первый же год после его смерти храм был заложен и в 1826 году освящен. К Званке прикупались понемногу деревни на девятиверстном разстоянии. Хозяйством Державин вовсе не занимался и, прогуливаясь в поле, не обращал никакого внимания на работы, тогда как появление Дарьи Алексеевны уже издали выводило ленивых из бездействия.

Отношения между супругами были вообще дружелюбныя. Но у Гавриила Романовича были две слабости, дававшия иногда повод к размолвкам; это была, во-первых, слабость его к женскому полу, возбуждавшая строгий присмотр со стороны Дарьи Алексеевны, а во-вторых, его неумеренность в пище. За аппетитом мужа Дарья Алексеевна зорко следила и часто без церемонии конфисковала у него то или другое кушанье.

***

Другая племянница Дарьи Алексеевны, дочь ея сестры Капнист, Софья Васильевна (в замужестве Скалон), разсказывает следующее:  „В 1813 году,  7-го июля мы неожиданно испытали такую радость, какая редко случается в жизни. В то время, когда мать моя отдыхала после обеда, пришли мне сказать, что какая-то бедная женщина желает ее видеть. Я поспешила передать это моей матери; она вышла к женщине и, посадив ее подле себя на диване, начала спрашивать, откуда она и что ей нужно. Та отвечала, что  она из Москвы, разоренной французами, всего лишилась и просит помощи... При этом она засмеялась. Мать моя, испугавшись и  полагая,  что  это  какая-нибудь  сумасшедшая,  поспешно встала и хотела уйти; но та, быстро сняв с головы капишон салопа, схватила ее  за руку и сказала:  „друг  мой, Сашенька! неужели ты меня не узнаешь?" Мать моя, узнав в ней сестру  свою, Дарью Алексеевну Державину, которую более двадцати лет не видала, до того обрадовалась, что с ней сделалось дурно... Услышав, что и дядя наш, Гаврила Романович, тоже приехал и остановился на горе в экипаже с племянницей своей, Прасковьей Николаевной Львовой, мы все поспешили  на встречу  к  нему.  Как  описать  нашу общую радость?.. 

***

После  отъезда гостей он расположился ужинать, но, едва съелъ две тарелки  ухи, как  ему  сделалось  очень дурно. Больной опять шутил, но, однакож, должен был перейти в спальню.После  отъезда гостей он расположился ужинать, но, едва съелъ две тарелки  ухи, как  ему  сделалось  очень дурно. Больной опять шутил, но, однакож, должен был перейти в спальню.

***

Чтобы выразить ей свое неудовольствие за такую смелость, архимандрит в ея присутствии лег на диван и отворотился от нея лицом к стене. На это Дарья Алексеевна ответила так, что дело дошло до разрыва; но Фотий понял, с кем имеет дело, и пошел на уступки.

***

За домом был большой сад и там находился дом, который после занимал дядюшка Константин Матвеевич Бороздин. Нас, родных, около бабушки было всегда очень много. По воскресеньям накрывался огромный стол наверху, в обыкновенных аппартаментах. Живо припоминаю кафишенскую комнату возле буфета и кафишенка Григория. Оттуда мы, дети, любили проникать вниз, в парадныя комнаты, по внутренней, как бы потаенной, витой лестнице.

У бабиньки всегда подавалось 10 кушаний, непременно два. горячих. Славился у нея пирог с угрем. Мороженое подавали в хрустальной вазе. Помню, что вина были преимущественно люнель и малага, а большим подавали венгерское. Бабушка не любила, когда пропускают блюда. „Кушай всего, непременно, хоть по немножку, а всего",—говаривала она нам. Кофе пили в диванной. Была особая комната, где мужчины курили. Бабушка Дарья Алексеевна носила парик, по три темнорусой букли с каждой стороны, сверху — высокий чепец, по средине подвязанный большим бантом; воротничек белый стоячий, высокий; юбка шелковая и сверху распашной шелковый же капотик. Тогда уже никто так не одевался, но Дарья Алексеевна держалась одного фасона и никогда ему не изменяла. Бабинька жила замкнуто. Самые частые ея посетители были мы, родные: Воейковы, Бакунины, Ниловы, Львовы, Капнисты, Дьяковы, Бороздины и их свойственники. Из неродственников чаще других с нею видались графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, а также баронесса Огер, рожденная Полянская; несколько реже Анна Михайловна Толстая, дочь светлейшаго Кутузова. Из кружка, близкаго бабушке по Званке, кружка Юрьевскаго архимандрита Фотия, мне припоминается г. Кознаков. Бывали нередко Michel и Nicolas Бакунины, Понтус Делагарди, мать котораго (в стихах Державина: „Люсенька любезна") была воспитанницею бабушкиной сестры, Екатерины Алексеевны графини Стенбок, Кавелин, впоследствии воспитатель Наследника, и генерал Анненков.

От сюда

–––––––––––

Дом Державина. Женщины. Продолжение. и ещё вот нашла в жж